Мой сайт zhizn-s-uskoreniem

Вотинов Александр Степанович 1966 Москва

Альтенграбов  1959 г
Сидят-1?
-п-к Котенев
-Вотинов
-Каспаров
-Марочкин

Курский госпиталь.

Так как моё ранение не было тяжёлым, я быстро поправился. Госпиталь был расположен около городского сада, через который протекала река Сейм. Нас, ходячих, было несколько человек. Мы уходили в сад. Спускались к реке, устанавливали самодельные мишени и стреляли из моего пистолета малокалиберными патронами. Дострелялись до того, что у пистолета сломался боёк.  Пистолет стал мёртвым грузом.

Ранен я был 7 июля 1941 года, а в середине августа меня из госпиталя выписали, направив в распоряжение штаба Орловского военного округа (в то время был такой). Кадровики направили меня в резервный полк комсостава артиллерии в район города Верея (в лесу около города Можайск Московской области). Следуя в Верею через Москву, решил испытать счастья  и отремонтировать пистолет. Мне порекомендовали обратиться в оружейную мастерскую на Петровке 38. Подъехал, выписал пропуск. В мастерской из числа запчастей трофейного оружия сломанный боёк заменили, но начальнику мастерской пистолетик очень понравился, хотя пропуск на выход подписал. Сам же позвонил одному из начальников отделов Уголовного Розыска. На проходной мне предложили зайти к начальнику отдела. Зашёл. Подполковник милиции попросил показать пистолет. “Хорош”. Затем попросил удостоверение личности чтобы узнать записан ли этот пистолет в удостоверение. Конечно же нет. Тогда подполковник говорит: “Лейтенант, ты едешь на фронт. Там тебе дадут и автомат, и пистолет, а мне здесь в Москве такой пистолет очень нужен. Подари его мне.” Мне ничего не оставалось, как скрепя сердце отдать именной пистолетик — память о Даугавпилсе. С грустным настроением поехал в Можайск, а оттуда в лес под Верею. В резерве пробыл трое суток. Система была такой. Приезжает представитель от такой-то дивизии или отдельного полка и предлагает всем желающим воевать в этом полку. Я согласился на должность начальника разведки дивизиона в 301 гаубичный артполк Резерва Верховного Командования. Полк находился на переформирования после оборонительных боёв, отступая от Барановичей, имел всего 2 орудия и около 100 человек личного состава. В результате формирования создали 3 дивизиона по 3 батареи. В каждой батарее всего только по 2 гаубицы-пушки обр. 1937 года (всего 18 орудий на весь полк). А где взять больше? Орудия, находившиеся на вооружении армии, как правило, в оборонительных боях и во время отступления из-за нехватки горючего и по другим причинам были оставлены с приведением их в неисправное состояние. Промышленность, перебазированная из западных районов на восток, да и имеющимися заводами на Урале, в частности – в Мотовилихе не успевали делать новые орудия в нужном количестве. Формирование полка шло ускоренными темпами. Получили пополнение личным составом и офицерами, в основном уже побывавшими в боях. 19 сентября полк погрузили в эшелон и повезли в направлении города Осташков. Разгрузились на станции Пенно. Оказались на правом фланге обороны Москвы. Из вагонов – прямо в бой. Через 5 дней командира первой батареи капитана Занан Бориса Исаевича назначили начальником штаба 2 дивизиона, а меня – командиров 1ой батареи. Полк был предназначен для ведения контрбатарейной борьбы. На весь Калининский фронт это был единственный полк и часто бывало так. Первый дивизион придаётся 22ой армии, второй – 39ой армии, а третий дивизион – 43ей армии.

В артиллерии командир батареи – центральная фигура. В зависимости от теоретической и практической подготовки командиры зависят и результаты работы всего личного состава батареи и, следовательно, и дивизиона, и полка.

После разгрузки полк начал боевые действия по поддержке 179 дивизии, воевавшей в этом район. Бои шли южнее Пенно в районе ст. Охват, затем пехота, а с ней и мы, отошли к станции и посёлку Селижарово. Бои были в основном позиционными, но немцы продолжали нас теснить. Возникла проблема боеприпасов. Были периоды, когда на одно орудие можно было израсходовать только 2 снаряда в сутки. Пехота заняла оборону по восточному берегу реки Волга, а перед Селижарово – на западном её берегу была оставлена рота в боевом охранении. В ночь на 7 ноября 1941 года немцы совершили диверсионную вылазку. Роту смяли и втихую переправились на восточный берег Волги. Утром 7 ноября над боевыми порядками войск, обороняющих Селижарово, появилась 9ка одномоторных пикирующих бомбардировщиков Ю-88. У нас совершенно не было средств зенитной обороны. Авиация, да и наземные войска противника, нас основательно потрепали и под натиском немцев пехота, а, следовательно, и мы вынуждены были отойти от Селижарово. Однако, на нашем участке фронта Селижарово стало последним населенным пунктом, который удалось захватить немцам.

В середине декабря, собравшись с силами и накопив боеприпасов правым флангом Калининградского фронта было начато наступление. Полк приступил к выполнению основных функций – борьбе с артиллерией противника. Вражеские позиции в тёмное время суток засекали с помощью секундомера. В момент выстрела по блеску пускался секундомер, а в момент прихода звука — останавливался. Зная, что звук распространяется со скоростью 330 м/с, определяли расстояние, а по буссоли – магнитному азимуту – направление на цель. Положение цели наносили на огневой планшет. По карте определяли превышение над уровнем моря цели и наших огневых позиций. Готовили исходные данные – направление на цель, дальность, превышение цели над огневой позицией. Затем делали залп одновременно из обоих орудий батареи. Производилась та же операция. Определяли положение разрывов относительно цели. Вводили корректуру. Вновь делали залп и затем вели огонь на поражение.

В ходе наступательных боёв были освобождены Селижарово, Нелидово и много других населённых пунктов. За успешные действия по нейтрализации артиллерии противника в декабре 1941 года полк был переименован в 10ый Гвардейский артиллерийский полк Резерва Верховного командования. Как командир батареи я внёс немалую лепту в достижение успеха. Нужно сказать. Что со снабжением боеприпасами в конце 1941 года и в течение 1942 года были проблемы. Если обнаружишь какую-нибудь важную цель, то чтобы открыть огонь по ней, как правило, нужно было получить разрешение командира дивизиона или даже начальника штаба полка. В наступательных боях проблем возникало много. Во-первых с рубежа Селижарово на юг практически не было дорог, а ведь перемещаться приходилось в зависимости от обстановки не по прямой. Хотя трактора были на гусеничном ходу, но и они не по любому болотистому участку могли перетащить пушку. Местность же была в основном лесисто-болотистая. Возникали проблемы с выбором наблюдательных пунктов для обзора территории противника и разведки целей. Приходилось на возвышенностях выбирать подходящее дерево и с него вести разведку и управление огнём батареи.

Из случаев удачной стрельбы вспоминаю. Местность в расположении немцев просматривалась на расстоянии свыше 10 км. Наблюдаю зимой движение по дороге артиллерийской батареи на конной тяге. Получил разрешение командира дивизиона и, подготовив данные, открыл огонь. Снаряд разорвался в стороне метров на 100 и недолёт метров на 50. Внёс корректуру и дал батарейный залп. В результате снаряды разорвались в средине батарейной колонны немцев. Скомандовав ещё: “три снаряда беглый огонь” нанес немецким артиллеристам невосполнимый урон.

Был случай. Просматривался мост через речку в глубине обороны немцев. Переправлялась колонна автомашин. В районе переправы шла лощина. Открыв огонь, убедился, что из-за наклонной местности угол падения снаряда невелик и снаряды рикошетируют. Открыв огонь на рикошет быстро расселял колонну и не менее 5 машин так и остались на дороге.

В ходе наступательных боёв в январе 1942 года подошли к городу Белый. Взять город пехота не смогла. Немцы создали очень прочную оборону, так как из белого шла дорога на Смоленск, по которой шло снабжение немецких войск. В Белом было 3 церкви. Северная, центральная и южная. Северная часть города была на высоте и, как считало наше командование, с колокольни северной церкви немцы глубоко просматривают территорию, занятую нашими войсками. Снарядов у нас мало. Начальство решило колокольню разрушить. Мне приказали ночью из бревен и земли сделать укрытие для орудия, оставив амбразуру для ствола. Перед рассветом трактором орудие затащили и установили на позиции. С рассветом по команде “сверху” наша артиллерия начала артподготовку, а я, командуя орудием, открыл огонь по колокольне бетонобойными снарядами. Расстояние до церкви не более 1200 метров. Удивительное дело: снаряд от колокольни рикошетируют и с оглушительным звуком разрываются в воздухе. Ведя настойчиво огонь, наконец, удалось половину колокольни разрушить, а вторая половина – стоит. Удивительно прочная была кладка колокольни. Пока орудие вело огонь, со стороны немцев был открыт ответный огонь. Вначале пристрелка, а затем в районе расположения орудия были сплошные разрывы. В это время тракторист выезжает из-за высоты, цепляет орудие и увозит его в лощину за высотой. Мы отделались испугом. Но как только наша артиллерия входе артподготовки перенесла огонь вглубь обороны немцев, наша пехота бросилась в атаку на высоту. Не добежав метров 30-50 пехота была встречена автоматно-пулемётным огнём.  Большинство атаковавших залегли на землю и больше не вставали. Остальные по-пластунски отползли к своим.

Странное дело: был приказ Сталина “не давать противнику покоя ни днём, ни ночью”. В наших дивизиях был огромный некомплект. В батальонах было вместо 800 человек по штату на лицо – по 100-150 человек. Только подойдут маршевые роты, слегка пополнив взводы и роты, иногда не успеют списки составить, приказ: “полку захватить 3 дома на северной окраине города Белого”. В результате многочисленных попыток захватить 3 дома или овладеть северной церковью все склоны высоты были усеяны маск-халатами. Весной, когда стал таять снег, маск-халаты белели как подснежники, а когда стало тепло, трупы стали разлагаться, а немцы сами оставили северную окраину города.

Необходимо ещё отметить то, что в пехоте были жители среднеазиатских республик. Не все говорили по-русски. И очень плохо переносили зиму с низкими температурами. Были неоднократные случаи дезертирства.

В 179 дивизии был случай, когда 3 таджика ушли ночью и сдались в плен, но когда у них пытались что-то выведать, то они, не понимая по-русски и не говоря по-немецки, естественно, ничего рассказать не могли. Немцы избили их, вложили в карманы записки с текстом: “Рус, таких больше не присылай” и выпроводили их через свой передний край.

В период наступательных боёв в январе-феврале 1942 года на нашем участке появилась танковая бригада Катукова. Ввиду лесисто-болотистой местности в бой её стали бросать побатальонно. Поддержать наступление танкистов было приказано нашему полку. Старший лейтенант Ваня Кондратенко был посажен в танк и по радио передавал координаты целей, мешавших танкистам. За 2 дня боёв танкисты продвинулись всего на 10 км, а под Кондратенко было подбито 3 танка. Каждый раз из подбитого танка он перебирался в другой. Когда танковый корпус переместил свой штаб вперёд, командир нашего дивизиона майор Саша Жарков решил свой штаб разместить в блиндаже генерала Катукова. Через пару дней немецкий самолёт-разведчик, обнаружив скопление машин, изрядно выутюженную танками поляну в лесу, вызвал огонь немецкой артиллерии. Трагедия случилась неожиданно. Один из 155-мм снарядов пробил стенку блиндажа и разорвался внутри. Повар Петя Евушкин пёк блины. В канистре была солярка, мгновенно вспыхнул пожар и все раненные и живые сгорели заживо. В том числе Саша Жарков, сержант Благоразумный, вычислители, разведчики, всего 13 человек. Комиссар дивизиона Вася Овсянников в это время был в “бане”, организованной в соседнем блиндаже и остался практически  один из руководства дивизиона в живых. Начштаба дивизиона майор Тарпеев был в числе сгоревших. Всех погибших похоронили на окраине деревни под отдельно стоявшей березой. В 1988 году однополчане, встречавшиеся в белом ездили по местам боёв, а вот могилу Жаркова с товарищами найти не сумели. Нет той деревни. Где было поле, там – лес.

Будучи командиром батареи, приходилось бывать в сложной ситуации. Так город Белый был занят немцами. Восточнее города был лесной массив. Дороги их Белого в сторону Витебска и Смоленска проходили в юго-западном направлении. В густом лесу на удалении от нашего переднего края не было ни наших ни немцев. Мне было приказано контролировать огнём дорогу на Смоленск на участке деревень Сверкуны-Клемятино. Я с 5 разведчиками и 2 радистами на лыжах вышли на южную опушку леса к хутору Вейна, от которого осталась только баня. Обосновались в бане, на дереве оборудовали лестницу, укрепили стереотрубу (примерно в 400-500 метрах от деревни Сверкуны) и приступили к выполнению задачи.

Гаубицы-пушки имели дальность стрельбы 17265 м и успешно рассеивали немецкие колонны, следовавшие по дороге из Клемятино и обратно. В хуторе Вейна мы сидели около двух недель, пока не были обнаружены немцами. Они стали нас обстреливать из пулемётов и миномётов. Пришлось выгодный наблюдательный пункт оставить.

В конце 1942 года в районе города Белый я был назначен начальником штаба дивизиона. Батарею передал ст. лейтенанту Володе Стригуну, бывшему нач. разведки дивизиона, но не прошло и месяца, и меня назначили на должность начальника разведки полка. К этому я уже носил в петлице “шпалу”, то есть был капитаном.

С наградами мне не везло. За год с лишним командование батареей я только один раз был награждён орденом Красной Звезды. Командир полка полковник Гришин рассуждал так: пока я не получу второй орден, никого не буду представлять к второй награде. Более щедро начали награждать с конца 1943 года и позднее.

В мае-июне 1943 года ввели погоны и звание “офицер”. В это время полк воевал в составе 4ой ударной армии на территории смоленской области под городом Велиж. Я руководил разведывательными подразделениями дивизионов и полка. Анализировал разведывательные данные, вел разведку, нанося на нее положение немецких частей, места их штабов и огневых средств.

Помню перед очередной операцией была создана группа контрбатарейной борьбы. Штаб группы – штаб 10 гв. АП РВК. В состав группы был включен недавно прибывший вновь сформированный 1167 артполк РВК. Командир полка  — полковник Кобринский. Начальник разведки полка – майор Эдельштейн. Как коллеги мы часто беседовали. Эдельштейн сказал, что у них в полку отличные офицеры. Начальник вещевой службы в обмен на консервы в Москве обеспечил всех старших офицеров хромовыми сапогами. Начпрод систематически ездит в Москву и в полку для командования всегда есть бочка пива. Кроме того, в счёт несуществующей батареи фактически содержится ансамбль песни и пляски. На фронте полк всего 4ый месяц. Эдельштейн уже получил внеочередное звание “майор” и два ордена.

После операции по обеспечению прорыва обороны немцев западнее Белого и ввода в прорыв 6го Сталинградского корпуса и конного корпуса генерала Белова полк 1167 должен был переместиться на участок 39ой армии. Из-за неисправности тракторов и невыполнения приказов в срок командующий фронтом приказал полк 1167 отправить в тыл на переформирование. Тракторами нашего полка орудия были перевезены на станцию погрузки.

В боях за город Белый, который немцы удерживали с 1941 по 1943 год, погибло по данным секретаря РК КПСС свыше 100 тыс. человек, а проживало в городе до войны – 15 тыс. жителей.

В начале июля 1943 года полковника Гришина Андрея Ильича назначили командиром бригады, а командиром полка – Павла Васильевича Смирнова, который в порядке исключения имел возможность побывать в семье и в полку отсутствовал. Полком временно командовал, находившийся на стажировке подполковник Аганин. Обязанности начштаба исполнял Михаил Дмитриевич Тимофеенко. В эти дни на полк пришла разнарядка – направить на учёбу в академию 3 офицеров; 2 – на командный факультет и 1 – на инженерный.

Комиссар полка Рискович Борис Алексеевич рекомендовал отправить на командный факультет меня и командира второй батареи Савченко Федю, а на инженерный факультет – воспитанника Яковлева. Быстро оформили документы и в сопровождении ординарцев направились в штаб артиллерии 4ой ударной армии. Командующий артиллерией армии генерал Нихельсон учинил для нас экзамен. Савченко и Яковлева “зарезал”, а меня пропустил. Друзья вернулись в полк, а я с ординарцем Гришей Редченко поехал в Коломну. Гришу отпустил. Встретил двоих офицеров с калининского фронта и снял с ними квартиру. У выпускниц 10-го класса купил учебники по физике, математике и русскому языку. Стали их читать как художественную литературу. Что-то вспомнилось, а что-то запомнилось. Через неделю были отборочные экзамены. Из 3 прибывших с фронтов отбирали одного. Мы трое, прошли. Затем поехали в Самарканд, так как академия была эвакуирована туда, а Коломне была отборочная комиссия.

В Самарканд прибыли фронтовики, прошедшие первое решето в Коломне и офицеры из внутренних военных округов и дальнего востока. Кандидатов прибыло по 3 человека на место. Было решено провести трехмесячные подготовительные курсы. Я подружился с дальневосточником Романовым Виталием и мы с ним стали усиленно заниматься. Подготовительный курс был размещен в 9ом городке города Самарканда. До войны в этом городке размещался кавалерийский полк. В казармах сделали учебные классы, а кандидатов в слушатели перевели на казарменное положение. Казармы организовали в бывших конюшнях. Убрали цимбалины, разделявшие лошадей, поставили двухъярусные кровати. В обоих концах конюшни поставили голландские печи. Но так, как угля не было, то печи не топили, а мы спали под одеялом и шинелью. Кормили плохо. В основном сахарной свеклой в жареном, вареном и пареном виде. Преподаватели в основном – гражданские. Они очень бедствовали. Мы, слушатели, по мере возможности, помогали им. Будучи дежурным по столовой через кухню проводили их по одному на кухню и чем можно было подкармливали. Особенно бедствовал преподаватель физики Николай Михайлович. У него развалились ботинки. И я отдал ему свои яловые сапоги, а у меня ещё были сапоги, сшитые из плащ-палатки. Многие фронтовики вспоминали молодость, увидав в большом выборе женскую часть населения.

Мы с Виталием в период подготовительного курса в увольнение не ходили и усиленно занимались. Начальник курса это зафиксировал и доложил начальнику факультета генералу Дьяконову. Настали приемные экзамены. По физике я сдавал экзамен Николаю Михайловичу. Он поставил меня у двухсторонней доски в сторону к стене. Я что-то написал по вопросам из билета. Он посмотрел и говорит: “Стирай поскорее. Что тебе поставить – пять или четыре?” Я говорю: “Поставьте три”. Экзамен по математике я завалил. Существовал порядок – после каждого экзамена вывешивались списки отчисленных, кто получил двойки. Меня в списках не было. Я пошёл к генералу за документом на отчисление. Но генерал сказал: “будешь пересдавать и учиться!” Экзамен я пересдал и был зачислен слушателем командного факультета.

Когда мы были на подготовительном курсе, то видели, что двое (старший лейтенант герой Советского Союза и кто-то в курсантских погонах) занимаются вдвоём в особой группе. Занятия начались в 1942 году и прозанимались уже год. Старший лейтенант Стемасов оказался на первом курсе нашего учебного отделения, а курсант Володя Говоров, сын маршала Говорова был зачислен на первый курс инженерного факультета. Забегу вперёд, чтобы не возвращаться впредь к этим товарищам. После первого курса командные факультеты выехали в лагеря, а курсант Говоров был отозван на Ленинградский фронт. Там он числился дублёром командира батареи на железнодорожных установках. Батарея несколько раз подходила к линии фронта и вела обстрел противника на большом удалении от переднего края. По окончании лагерного сбора вернулся в академию и Говоров, но уже гвардии старшим лейтенантом с орденом боевого Красного Знамени. Затем он был переведён на командный факультет. По окончании второго курса у Стемасова и Говорова были в основном неудовлетворительные оценки и они были отчислены из академии. Оказалось, что Говоров был переведён на учёбу в академию имени Фрунзе. В 1952 году в бронетанковой академии я встретил Володю Говорова. Он был подполковником, зам. командира мотострелкового полка. Был на высших академических 10-тимесячных курсах. В 1957 году мы с ним встретились в Германии. Володя – полковник, командир 57 мотострелковой дивизии. Затем он был зам. командующего Белорусского военного округа, командующим войсками Московского округа. Ему в этот период присвоили звание Героя Советского Союза за боевые подвиги в годы Великой Отечественной войны. После этого Говоров командовал Ставкой Дальневосточного направления. Насколько мне известно, он закончил службу в должности зам. председателя Совета Министров СССР – командующего гражданской обороны страны. О Стемасове сведений у меня нет за исключением того, как получил звание Героя Советского Союза. Осенью 1941 года под Москвой сержант, командир отделения связи батареи артиллерийского полка Стемасов познакомился с девицей, жившей в деревне в 10 км от расположения полка. Однажды пошёл её навестить. С рассветом на фронте началась артканонада. Стемасов побежал в полк. По пути выбежал на поле. Видит что стоит пушка и есть снаряды, а расчёт погиб. Подбежал к орудию, видит впереди танки. Зарядил пушку, навёл, выстрелил – и попал. Снова зарядил, навёл по второму и с третьего выстрела подбил второй танк. Поблизости оказался командир батальона. Спрашивает: “Ты кто? Из какого полка?” Он сказал. Бой утих и Стемасов побежал дальше искать свой полк. Через несколько дней его вызывают к командиру дивизии. Он идти боится, так как боялся Трибунала за самовольный уход с поля боя. Комдив спрашивает:

— По танкам стрелял?

— Стрелял.

— Сколько подбил?

– Наверное 2.

Генерал говорит: “Поздравляю! Представляю к званию Героя Советского Союза.” Вскоре был и указ.

Сержанта назначили командиром взвода, присвоим звание младший лейтенант. Через 4 месяца – “лейтенант”, а там и “ст. лейтенант”. Затем в 1942 году его направили на учёбу в артакадемию, где он и встретился с Говоровым.

В 1944 году академия из Самарканда была переведена в Москву. Но, вспоминая Самарканд, необходимо отразить некоторые моменты. Как было сказано, казарма была в конюшне. И там было и сыро и холодно. Слушателям разрешили жить на частных квартирах. Меня пустила жить продавщица газированной воды. А жила она в саманной избушке с глиняным полом. В избушке были стол и 2 кровати. Одну кровать уступили мне, а на второй спала хозяйка Ольга Розанова, инвалид без одной ноги и ещё одна девица. Не помню её имени, работавшая в энергосетях контроллёром за расходом электроэнергии жителями. Поэтому в нашей избушке было всегда тепло. Постоянно был включен электронагреватель и 200-ваттная лампочка. По окончании занятий мы с Виталием Романовым бежали греться и заниматься в “мою” квартиру. Наступала осень, а я уехал с фронта в июле без шинели. Из той, что у меня была из английского тонкого сукна, ещё в полку мне сшили бриджи, а из плащ-палатки – сапоги. Я не посмотрел, что за мной числится в вещевом аттестате, а там — шинель со сроком носки 2 года. Все слушатели ходят в шинелях, а я в гимнастерке. Начальник факультета генерал Дьяконов попросил какого-то чина и мне дали ордер на покупку в военторге ватной куртки светло-серого цвета. В этой куртке я и спасался от Самаркандской осенней непогоды. Однажды решил пойти на танцы в 10ую столовую. Войдя в вестибюль, куртку снял и положил в зале на подоконник, который был высоко от пола. Танцуя, поглядывал на окно. И вдруг куртка исчезла. Местные ребята стащили и как потом выяснилось, обменяли на вино в одном из заведений артели “Фураман”. Домой пришёл опять в одной гимнастерке. На улице холодно. Примерно минус 5 градусов. Хозяйка заахала, пошла к соседке у которой муж был в армии, принесла мне его пальто и я явился в нём в академию. Тут мне кто-то подсказал, что надо сходить на вещевой склад и у кладовщика попросить старую шинель. Кладовщик говорит: “Пойди на базар, купи хоть рукава, чтобы было похоже на шинель.” Пошёл, купил. Кладовщик взял эту дрянь и подобрал мне другую, ну её можно было надеть.

В Самарканде на танцах познакомился с девушкой, вторым секретарём РК ВЛКСМ. Оказалось, что у неё скоро День Рождения. Пригласила на пельмени с условием, что вино принесу я. Пошёл в одну из забегаловок “Фурамана”. Вино есть, посуды нет. Торгуюсь с продавцом. Рядом за стойкой стоит с кружкой вина и закуской очень прилично одетый русский мужчина. Он слушал, слушал нашу “торговлю” и говорит: “Капитан, зачем тебе вино?” Я говорю, что приглашён на пельмени… Этот товарищ говорит продавцу: “Налей 10 литров.” А мне говорит: “Приглашай и меня. За вино плачу.” Так с вином и дополнительным гостем прибыли на День Рождения. Всё прошло отлично. Этот гражданин оказался директором фирмы “Фураман”, занимающейся изготовлением виноградного вина, сушкой сухофруктов, выпечкой лаваша и др. С директором мы подружились и почти каждую субботу вместе с Виталием забегали к директору на неизменную “дегустацию”. Тут Виталий получает письмо с сообщением, что его родственница находится в Самарканде. Мы вдвоём заявились по указанному адресу. Оказалось, что жена родственника Галина была на фронте, работала зав. столовой у Рокоссовского. Затем по каким-то соображениям из военторга уехала в Самарканд и устроилась зав. вагон-лавкой. 15 суток в рейсе и 15 суток – дома. С Галиной живёт её младшая сестра Ольга с двумя детьми. И у них на правах домработницы – жена капитана (забыл её имя). Виталия и меня очень тепло встретили. Домработница убежала куда-то и принесла большой таз с холодцом и бидон вина. Жизнь у нас стала веселее. Теперь на выходные с Виталием отправлялись к его родственнице.

Я забыл один момент. Моя знакомая Марина, только что закончившая МГУ, работала юристом в приёмной председателя президиума Верховного Совета РСФСР Шверника. Зная историю с Виталием, она пригласила зайти нас в приёмную. Стала диктовать заявление на имя Шверника с просьбой о разрешении въезда его жены с детьми в Москву. Заявление взяла, а через 2 дня звонит в общежитие и приглашает зайти в приёмную. Пришли. Отдаёт заявление с резолюцией Шверника: “На основании Указа Президиума ВС РСФСР № … от … въезд в Москву запрещен.” Это заявление Виталий тоже отдал Соколову. В обусловленное время мы с Виталием сидим в столовой. Приходит Соколов, бросает на стол разрешение на въезд членам семьи В.М. Романова и говорит: “Неси водку и закуску.”

В своё время Соколов был курсовым командиром – воспитателем в кадетском корпусе, где учился Коля Воронов, будущий Главный маршал артиллерии.

В 30-ых годах Соколов носил в петлицах по 2 ромба (комдив), но за злоупотребление спиртным был уволен из армии. С началом войны Воронов и Соколов Н.Н. где-то встретились, после чего командующий артиллерией Воронов своей властью присвоил Соколову звание “подполковник” и назначил начальником курса в академию.

У Соколова оказался друг – генерал милиции, ведающий вопросами въезда в Москву. Вопрос решился просто. Недаром говорят “блат выше совнаркома”.

День Победы.

Вечером 8 мая 1945 года я заступил дежурить по офицерской столовой. Около 2 часов ночи повара, придя на работу, сообщили, что война кончилась. Победа. Я побежал в общежитие и кричу: “Победа!” Слушатели повскакивали с постелей, начались поздравления, пляски. Около 4 часов ночи пошли на Красную площадь, и я с ними.

Красная площадь уже полна ликующим народом. Тут и там качают на руках офицеров. Настроение у народа превосходное. Массовое гуляние на Красной площади, да и по всей Москве продолжалось весь день 9 мая.

Слушатели академии начали готовить к Параду Победы. Построили всех в одну шеренгу по росту и стали отбирать по 20 человек (выстраивали по факультетам, отбирали по 400 человек от факультета). Таким образом, получилась “коробка”: 20 человек в шеренге и 20 шеренг. Я попал в первую шеренгу 16ым с правого фланга.  Наш факультет был головным. Тренировки проходили на набережной перед академией между Китайским проездом и рекой Яузой. Затем ездили на сводные тренировки на лётное поле около метро Аэропорт, где собирались участники Парада в полном составе.

Мы с удивлением наблюдали, как головная “коробка”, состоявшая из особо рослых и бравых военнослужащих была “вооружена” деревянными брусками метра по 2. Они маршировали с ними, потом бросали. Оказалось, что они тренировалась носить и бросать к Мавзолею фашистские знамёна.

P.S. Сегодня я разместила последнюю ч.5 Воспоминаний моего папы.

Хочу добавить, что папа  участвовал в Параде Победы в честь 9 мая 1945 г. на Красной площади, когда заканчивал учебу в академии им. Дзержинского. Помню как он рассказывал, что шел с приспущенным немецким флагом . Потом у него была необычайно интересная жизнь в мирное время. Но, к сожалению, я не поддержала его в продолжении написания. Надеюсь,  что его сослуживцы смогли оставить своим семьям более полную историю своей легендарной жизни.

Эта публикация Воспоминаний моего папы — дань уважения целому поколению Победителей, отвоевавших для нас право на жизнь в нашей стране. 

Накануне Великого Праздника Дня Победы хочется пожелать всем оставшимся ветеранам той войны доброго здоровья и всегда иметь достойных, внимательных, любящих детей, внуков и правнуков.

Буду очень признательна за Ваш отклик и желание поделиться статьей в соцсетях.

С уважением, Ольга Полозюк

Похоже, что фото между 38 и 41 годом?

Гвардии капитан Вотинов А.С. 3.1.1946

К латвийской границе подошли днём и с ходу в указанных районах занимали огневые позиции и приводили орудия к бою. Разведчики занимали НП, телефонисты устанавливали связь.

Ездовой Лемясов повёл поить коней к пограничной реке Кухве, переехав забетонированную 5-метровую высоту, напоил коней и увидел на латвийской стороне наблюдательную пограничную вышку. Недолго думая решил посмотреть, а какие они, живые капиталисты? Поехал прямо к вышке. Наблюдатель, видя, что красноармеец едет к нему, быстро слез с вышки, бросил винтовку и – бежать. Лемясов подъехал к вышке, поднял старинное ружьё и с ним вернулся на батарею. Солдаты с интересом рассматривали допотопную винтовку. Я о случившемся доложил командиру батареи, а последний – командиру полка. Майор Нарышкин только махнул рукой. Через пару дней был подписан договор о дружбе и взаимопомощи и с Латвией. После этого дивизии приказали сосредоточиться в районе г. Остров.

Поданы эшелоны, полки погрузились и эшелоны пошли на север. Разгрузка – на станции Лодейное поле.

Своим ходом полки двинулись по горной лесистой проселочной дороге на северо-запад мимо Мундусельги, Чалкосельги, Сям озера и в середине октября 1939 года разместились в лесу вдоль границы с Финляндией. Наша 56 СД входила в состав 8ой армии, которой командовал командарм Штерн. Левее располагалась 18-ая СД, имея левый фланг по берегу Ладожского озера. Заранее скажу что эта дивизия попала в окружение и понесла огромные потери.

Около полутора месяцев войска, сосредоточенные на границе с Финляндией, почему-то часто перегруппировывались. То нас бросят севернее километров на 30-40, то вернут обратно или даже прикажут расположиться южнее первоначального района. Дорог вдоль границ практически не было. Были просеки и местные проселочные дороги. Осень. В Карелии уже холодно. Плохо со снабжением фуражем, кони исхудали, обессилили, а местность лесисто-гористая. Часто приходилось при спуске с горы пушки и зарядные ящики поддерживать веревками, чтобы не сбить лошадей. Ещё было хуже при преодолении горы. Орудийный расчёт становился по обеим сторонам дороги и по команде “на колеса” руками крутили эти колеса, чтобы добраться до высотки. Кони едва сами себя перемещали. В лесу во время остановок на ночлег или при временном расположении рубили молодые деревья, делали шалаши. Застилали землю ветками. Если удаётся, то посредине шалаша разводили небольшой костер.

Полки располагались довольно компактно. Иногда приходилось бывать и у соседей. В дивизии был медсанбат, деливший судьбу с другими частями. Не помню при каких обстоятельствах познакомился с операционной медсестрой из медсанбата. Изредка удавалось встречаться. А вот как её звали я уже забыл. Из-за частого перемещения все покрылись грязью, завшивели. Мой взвод был придан первому батальону нашего же 213 СП. Командир батальона (забыл фамилию) решил на берегу какого-то озера соорудить баню. Солдаты быстро сделали сруб. Внутрь вдоль стен предварительно внесли 3 липовых дерева по длине сруба. В этих бревнах выдолбили середину и получились корыта вдоль всех 3 стен. Над корытами в стенах предусмотрели отверстия, а в них вставили желоба, чтобы с улицы можно было заливать воду.

Но нарочно не придумаешь. Только закончили строительство “объекта” как поступил приказ “приготовиться к движению” на другой участок границы. Командир батальона решил во чтобы то ни стало помыть батальон (800 человек), а уж потом перемещаться. К “бане” подвезли все ротные кухни и чайные котлы. Нагрели воды. В первую смену запустили командиров. Я попал в их число. Помылись хорошо: горячей и холодной воды было достаточно. Затем стали пускать в баню по 40 человек. Старшины дирижируют подачей холодной и горячей воды. Минут через 15-20 из бани просят дать ещё воды а им в ответ: “в бане были? — выходи”. За ночь “помыли” весь батальон, а утром – вновь “на колёса“. “Уговаривали” финнов около полутора месяцев. К этому времени в Москве уже было создано правительство Финляндии в изгнании. Договориться на словах не удалось, и 30 ноября 1939 года совершенно неожиданно началась артподготовка. Наша батарея из-за малой дальности стрельбы к артподготовке не привлекалась и для меня канонада была совершенно неожиданной. Над головой со свистом шуршали гаубичные и пушечные снаряды. Минут через 30 всё стихло. И пехота двинулась вперед, через границу. Километрах в 5 от границы вышли на дорогу к деревне Хаутуавара. Деревня была пуста. Наступление продвигалось без сопротивления и километрах в 20 от границы подошли, и тоже, практически, заняли без боя, города Суоярве. От этого города на север и юг шли шоссейная и железные дороги. Наша дивизия повернула на юг. Один полк наступал вдоль железной дороги, а наш – вдоль шоссейной дороги. Третий полк, во втором эшелоне, — за нашим полком. По нашей же дороге двигались дивизионные части, медсанбат и т.п. Необходимо отметить, что снега была по пояс. На низких местах – под снегом вода. А на высоких местах – камень. Кругом — густой лес. Пехота, идущая на лыжах, наступала вдоль дороги метров по 500 слева и справа от дороги, а все остальные – вдоль дороги. Километров на 10-15 вдоль дороги брось палку – и в кого-нибудь попадешь.

Позже вспомнили, что финны ещё до войны заказывали петрозаводскому деревообрабатывающему комбинату какие-то хитрые лодочки длиной 2-2,5 метра из тонких досок, обшитых снаружи тонкой жестью, а на концах лодочки- кольца.

Во время движения из Суоярве по направлению на Лоймола пехоте стали досаждать “кукушки”. Нужно заметить, что зима 1939-40 гг. была очень холодная. Солдатам выдали валенки, ватные брюки, ватные телогрейки под шинели, вязаные шерстяные шлемы под каски. Командному составу выдали полушубки. Почему-то маскхалаты давали нечасто, да они быстро рвались и грязнились. Впереди шла разведка. Всё тихо. Затем шли роты и батальоны. Вдруг из леса раздавался отдельный выстрел, и человек в полушубке падал сраженный. Кто и откуда стрелял? Движение продолжалось до очередного выстрела и сражённого “полушубка”. Наконец кто-то заметил дымок от выстрела. Стреляли с дерева. Быстро обнаружили, что под ветвями широковетвистой ели висит лодочка. В ней – человек. Не слезает. Стали стрелять по веревкам. Лодка упала. В ней –снайпер в меховой одежде, пуховой спальный мешок, термоса с горячей пищей, запасы патронов, снайперская винтовка. Место снайпер выбирал так. Видя, что всё движение приковано к дороге и чтобы быть дальше удалённым от дороги и быть в меньшей опасности, нанося большие потери. Затем к кольцам лодочки концами привязывалась веревка метров 10 длиной. Снайпер-“кукушка” идёт на лыжах, а середина веревки лежит на плече и лодочка свободно катится по снегу. Выбрав дерево снайпер берёт веревку за середину и бросает на сук. Затем становится в лодку и сам себя при помощи такого блока поднимает вместе с лодкой.

Дорога во многих местах заминирована. Артиллерия финнов стреляла вдоль дороги, нанося нам большой урон. Продвижение вперед шло медленно по несколько (2-3) км в сутки. Основного сопротивления не встречали, но и быстро двигаться вперед тоже не могли. Неся потери, подошли к озеру Колон-Ярве, а слева — впереди станция Лоймола. Попытались с ходу пересечь по мосту и льду озеро – не получилось. Наступление приостановилось для перегруппировки и подвоза боеприпасов. Наша батарея развернулась справа от дороги, метрах в 400 от берега озера. По северному берегу озера, а затем вправо по лесу наша пехота заняла оборону. Это произошло в конце декабря 1939 года. Окопы для орудий отрыть не удалось. Вырыли только ровики для укрытия солдата при обстреле и бомбежке. Землянки оборудовать тоже не было возможности. От холодов спасались так. Разобрали какой-то сарай. Сколотили 8 щитов длиной 3 метра шириной 0,8 метра. Один из щитов короче на 80 см. Щиты с одной стороны обложили ветошью и сверху обили брезентом. На месте будущего “сооружения” разгребали снег, старались выкопать канаву глубиной 60-70 см шириной около 80 см. К этой канаве добавляли канаву – наружный выход. 4 щита ставили на ребро. Крышу крыли 4 щитами. Вход завешивали плащ-палаткой. В земле из канавы к улице выкапывали гнездо для печки и вставляли трубу. Место для лежания застилали хвойными ветками толщиной 10-15 см и покрывали плащ-палатками. Спать ложились вповалку. На случай обстрела около “сооружения” старались выкопать ровики на 1-2 человек.

Я уже отмечал, что дальность стрельбы полковой пушки образца 1927 года было около 5-5,5 км. Поэтому огневую позицию занимали, как правило, ближе к границам батальона, и чтобы себя не выдать, огонь открывали только в случае крайней необходимости. Оказалось, что дивизия, наступая от Суоярве на юг на северо-западный берег Ладожского озера стация Лоймола, озера Колон-ярве, Вяркеселя, наткнулась на северную часть линии Маннергейма. Как позже выяснилось, на нашем участке по южному берегу озера Колон-ярве несколько лет назад были построены мощные ДОТы, уже изросшие кустарником и даже молодыми деревьями. Дорога от станции Лоймола на юг с обеих сторон тоже довольно плотно была прикрыта инженерными сооружениями. К укрепленному рубежу дивизия пришла к середине декабря 1939 года и стала готовиться к дальнейшим наступательным движениям, временно перейдя к обороне.

Мой огневой взвод был придан первому батальону, поэтому я находился около штаба батальона и хорошо подружился с начальником штаба старшим лейтенантом Вишняковым и фельдшером батальона.

Не производя наступательных действий мы, очевидно, отрицательно влияли на финнов. Однажды, во второй половине дня финн подполз к нашему переднему краю и кричит: “Русс сдавайся!” В батальоне были хорошие лыжники. Один из них попросил разрешения у командира батальона догнать и схватить нахала. Комбат согласился и дал команду: “Не стрелять”. Наш лыжник Иванов на лыжах выскочил в сторону финна. Тот, вскочив на лыжи повернулся и крикнув: “Русс хрен догонишь” быстро замелькал между деревьями и скрылся.

А вот 25 декабря 1939 года вновь на католическое рождество финны пошли в атаку на наши позиции. Их встретили организованным огнем и атаку отбили. Утром 26.12. перед позициями обнаружили трупы мужчин, женщин и мальчишек. Очевидно, хорошо выпив, отмечая праздник, решили прорваться к нам в тыл. Вообще нужно признать, что у финнов была отличная одиночная подготовка, а также отличная подготовка к действиям мелкими подразделениями. Мы были в невыгодном положении: кругом лес, видимости – никакой, а вот почему сделать НП на деревьях, по крайней в нашей батарее не додумались. Нужно признать, что к настоящим боевым действиям наша армия не была готова. В батарее были 4 рации, 6 ПК. Каждая состояла из 2 упаковок. Одна упаковка в футляре примерно 30×30х60 см весом 7-8 кг — сама рация и в таком же футляре – источники питания. Дальность надёжной связи – в пределах прямой видимости около 5-8 км, а в лесистой местности – не более 2-3 км. На телефонной катушке двухжильного кабеля наматывалось не более 400-500 метров, а вес катушки свыше 10 кг. Солдат больше двух катушек нести не мог. Время шло. Командующий армией приказал дивизии перейти в наступления 19 января 1940 года. Мороз – свыше 42 градусов. Утром приказ: “Отставить на сутки”. 20 января мороз 41 градус: “Ещё на сутки”. 21 января мороз 41 градус. Приказ: “Вперед!”. В ходе предыдущих боев и разведки боем оборона в полосе дороги была вскрыта. Было решено наступать через озеро западнее дороги 4-4,5 км в надежде на то, что тот участок не будет прикрыт ДОТами. Роты колоннами на лыжах пошли в лес на удаление от берега озера метров 300-400. Вышли к намеченному рубежу и комбат дал команду колоннами отделений на лыжах преодолеть ледовое пространство примерно 700-800 метров шириной и, закрепившись на южном берегу озера, продолжать наступление.

Пока шли к рубежу мои телефонисты все катушки провода размотали. Я оказался без телефонной связи. Радисты связь с батареей установить тоже не смогли. Тем не менее, я с разведчиками, радистами и телефонистами (со мной были 3 телефониста, 2 радиста и 2 разведчика) неотступно следовали за командиром батальона в надежде, при необходимости, воспользоваться телефонной связью батальона, с полком и через полк – связаться с батареей. Штурмуя ледовое пространство, пехота не дошла до противоположного берега метров 100, как с берега был открыт шквальный пулемётный огонь. Люди на снегу, на ровной поверхности и укрыться негде. Залегли. Комбат решил отойди обратно на северный берег и продолжить обход озера.

Батальон отполз, оставив много маск-халатов на льду. Собрав людей, комбат решил продолжить обходное движение. Впереди высота, забрались, спустились на западные склоны. За пешим батальоном во втором эшелоне шел второй батальон на удалении около километра.

Финны сыграли злую шутку, когда первый батальон спустился с высоты, а второй – ещё не подошёл. Финские лыжники заняли высоту и открыли огонь и по первому и по второму батальонам. Началась неразбериха. Батальоны вступили между собой в огневой бой, а финны – рассеялись по лесу. Минут через  20-30 разобрались, что стреляли по своим. Батальон продолжал движение на запад и от дороги удалились примерно на 7 км. Колонны лыжников вышли на какую-то поляну, и тут – “О, ужас!” с опушки леса на той стороне поляны финская батарея открыла шквальный огонь по нашей опушке леса. Тут мой телефонист кричит: ”Товарищ лейтенант, ногу оторвало!” У него под ногами разорвался снаряд. Я собрал своих солдат. Плащ-палатку привязали к двум винтовкам, положили раненого и я приказал 2 телефонистам и 2 разведчикам нести раненого на дорогу и дальше – в медсанбат. Со мной остались 2 радиста. Снаряды рвутся кругом. Оглянувшись, увидел метрах в 50 огромный камень-валун. Крикнув радистам: “За мной!”, я на лыжах подскочил и лёг за камень. Радисты меня, очевидно, не услышали укрывшись от грохота разрывов. Я подумал про себя: “Ну, теперь меня не возьмёшь!” Как вдруг над головой разорвался снаряд, зацепив за дерево и осколками меня накрыло, ранив левую ногу ниже колена. Шедший с батальоном командир дивизиона гаубичного полка открыл огонь и подавил финскую батарею. Пехота поднялась и форсированно преодолевала поляну. Мои радисты, уверенные что я рядом с комбатом, тоже пошли вперёд.

Меня ранило около 16 часов 21.01.1941 года. Пехота проходила мимо метрах в 80-100, я кричал, но никто не подошёл. Стало темнеть. Вдруг среди деревьев замелькали белые халаты и раздались душераздирающие вопли. Оказалось – это финны добивали наших раненых. Перед этим у меня за пазухой пристёгнутый ремешком к ремню был пистолет. Я ремешок отстегнул и выше колена ногу перетянул. Пытался ползти к лыжне, по которой шла пехота. Пистолет без ремешка из-за пазухи выпал и потерялся. Но у меня была ещё винтовка. Когда финны стали двигаться в моём направлении, я решил что лучше застрелиться и, зарядив винтовку, приготовился штыком нажать на спуск. Но, к счастью, второй батальон спустился с высоты. Финны ретировались, пехота второго батальона шла в 50-80 метрах. Я кричал, но никто не обратил внимание. Батальон прошёл. Совсем стемнело. Слышу голос фельдшера батальона: “Лейтенант Саша!” Я откликнулся. Оказалось, когда батарею финнов подавили и пошли вперёд, то мой друг Вешняков обнаружил что меня нет, а радисты – тут. Он направил фельдшера поискать меня. Фельдшер сделал перевязку. побежал вперёд, нашёл моих радистов, рассказал им как меня найти. Через какое-то время около 19 часов меня нашли. Я сказал радистам, чтобы запомнили место и спрятали рацию, питание и попытались вытащить меня на дорогу. Меня положили на лыжи и потащили. Лыжи расходятся, тащит неудобно, через какое-то время я, очевидно, потерял сознание из-за большой потери крови. Слышу разговор. Соловьёв говорит Иванову: “Ты как хочешь, а я больше не могу.” Иванова ответ: “Нет, я лейтенанта не брошу.” Соловьёв ушёл. Иванов тащит один. Через какое-то время я опять очнулся. Слышу разговор: “Вот нашёл носилки на лыжах. На них лежал замёрзший. Я его столкнул и носилки приволок.” Носилки были укреплены на лыжах, но одна лыжа была сломана (загнутая часть). Меня положили на носилки. Один тянет вперёд, а второй поднимает сломанную лыжу. К дороге вытащили около 7 часов утра 22 января. Я, конечно, был изрядно обморожен.

По дороге курсировали повозки. Раненых подбирали и везли в медсанбат, развёрнутый в больших палатках. Перед палатками хирургов была большая очередь. Мои носилки оказались с носилками раненого телефониста. Увидев меня он плачет: “Товарищ лейтенант, как я без ноги жить буду?” Тут произошло чудо. Мимо пробегала хирургическая сестра, моя знакомая. Увидев меня, подбежала: “Саша, что с тобой?” Затем убежала и привела 2 санитаров. Вслед за ними меня унесли на операционный стол. Предварительно оттёрли обмороженные уши, руки, ногу. После операции и удаления осколков (не всех) на машине, покрытой тентом, на носилках, а их было, кажется 6, повезли в госпиталь в Петрозаводск. Через час езды останавливались и в палатках отогревали раненых.

P.S. Сегодня я разместила ч.3 Воспоминаний моего папы. Буду очень признательна за Ваш отклик и желание поделиться статьей в соцсетях.

С уважением, Ольга Полозюк